Карл Иваныч у Толстого объявил утренний подъем "добрым немецким голосом". У самого героя было "доброе немецкое лицо" (Толстой 1950, с. 6). Отметим, что эти эпитеты не субъективны, не рождены ситуацией, ведь мальчик Николенька испытывает лишь недовольство ранним пробуждением. Алпатов, герой повести М.М. Пришвина "Кащеева цепь", встречает опять-таки доброго немца: "В деревне добрый хозяин спросил, почему с ним сегодня не пришла его милая барышня" (Пришвин 1984, с. 353).

Такое употребление слова "добрый" в XIX и XX веках примечательно. Словарь В.И. Даля следующим образом истолковывает его значение: "Дельный, сведущий, умеющий, усердный, исправный, добро любящий <…> мягкосердый, жалостливый, притом иногда слабый умом и волей". Самое слово "добро" толкуется так: "Благо, что честно и полезно, все чего требует от нас долг человека, гражданина, семьянина…" (Даль 1956, с. 443). Малолетний герой Толстого в "Детстве" интуитивно ощущает эту немецкую склонность выполнять веления долга – гражданского или нравственного. Николенька Иртеньев обращает внимание на то, что Карл Иваныч бывает един в двух лицах: он добр вообще (здесь: мягкосерд, жалостлив), но исключительно строг во время классных занятий (то есть исправен, предан долгу).

Немец вообще воспринимался всеми русскими писателями как исключительно "правильное" существо.

Ф.М. Достоевского так же поразило немецкое умение разделять личное и общественное, умение в следовании правилам оставаться человечным ("Дневник писателя" за 1876 год). Например, говоря о русском чиновнике, писатель так характеризовал его: главное в нем – мелочное юпитерство, желание показать, что публика зависит от него. Немецкий же чиновник работает более педантично (эта черта – традиционный предмет насмешек в русском обществе), но за излишней, по мнению русского, правильностью скрывается много большее внимание к приходящему человеку (Достоевский 1989, с. 279–280).

М.Е. Салтыков-Щедрин в книге "За рубежом" приводит блестящий диалог под названием "Мальчик в штанах и мальчик без штанов: Разговор в одном явлении". Он метафорически сравнивает русскую и немецкую действительность, и сравнение это бывает не всегда выгодным для русских. Так, уже в экспозиции "детской пьесы" Салтыков-Щедрин словно бы вспоминает выражение Н.В. Гоголя, как-то заметившего, что на центральной площади всякого русского города обязательно присутствует огромная лужа. Лужа как символ национальной действительности невозможна в Германии, немец для этого слишком ориентирован на соблюдение "порядка", "закона" (Салтыков-Щедрин 1989, с. 54–64).

"…Иногда слабый умом и волей" – вспоминаем вновь далевское определение. Факт, что на немцев в России часто взирали с сочувственным умилением, подозревая в них какое-то странное несоответствие русской действительности. Русский человек исходил в своих поступках из постижения ситуации – немец, в его глазах, пытался первым делом выстроить философскую схему и применить ее затем к действительности. "Правильность", как ни странно это выглядит, оказывалась синонимом к "узости", "наивности" мышления!

П.Я. Чаадаев в "Отрывках и афоризмах" писал: "В Германии плавают на океане отвлечений; немец там больше на просторе, больше дома, нежели на земле. Невоздержанность мысли доведена в Германии до последней крайности, и это не странно: мысль отдельная, без применения, без телесности – что помешает ее полету?"(Чаадаев 1991, с. 159)

Уже в очерке "Гамлет Щигровского уезда" Тургенев устами героя спрашивал:"… Какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить ее к нашему быту, да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию… скажу более – науку" (Тургенев 1968, с. 263). Недоверие русского обывателя к отвлеченной немецкой науке отразилось и в представлении Антона Карлыча Центелера в повести "Затишье", который умудрился открыть существование гиен в средней полосе России (Тургенев 1968, с. 171). В "Отцах и детях" писатель вспоминает о русских студентах, которые в Гейдельберге удивляли "наивных немецких профессоров своим трезвым взглядом на вещи" (Тургенев 1968, с. 504). В романе "Дым" Тургенев говорит об удивительной судьбе большой фабрики в имении Литвинова, которая была заведена ревностным, но безалаберным барином, процветала в руках плута-купца и окончательно погибла "под управлением честного антрепренера из немцев" (Тургенев 1968, с. 9).

Полезные статьи:

Реформирование русского книгопечатания Петром Появление газеты. Книга в политической пропаганде и идеологической борьбе.
Начало 18 века явилось важным периодом в истории русского книгопечатания и книжного дела в целом. В первой четверти 18 столетия был проведен ряд государственных реформ в различных областях. Значительную роль в проведении этих реформ сыгра ...

Новый этап реализма (50-е, 60-е годы) и проблема литературного героя.
Эти годы обогатили западно-европейский реалистический роман принципиально новым психологизмом. Реализм в эти годы приходит к своему апогею - к законченности. Необходимо было утвердить собственно человека и развенчать романтического геро ...

Дунайская Русь в исторических источниках
Чем же объясняется столь тесная взаимосвязь русского эпоса с преданиями германских и славянских народов Средней Европы? Заимствование не объясняло уже того уровня, который раскрыл в своих работах Веселовский, – совпадения генеалогий герое ...