Уединясь от всех далеко,

Они над шахматной доской

Сидят, задумавшись глубоко,

И Ленский пешкою ладью

Берет в рассеяньи свою.

(«Евгений Онегин» А.С.Пушкин)

В романе о гениальном шахматисте угадываются даже отдельные черты вполне реального прототипа, разумеется, глубоко переосмысленные в согласии с художественной методой писателя. Друживший в эмиграции с великим Алехиным Л.Д. Любимов замечает в своих мемуарах «На Чужбине»: «Лужин не знал другой жизни, кроме шахматной, Алехин же был богатой натурой — он хотел взять от жизни как можно больше, во всех областях. Но когда, уже на родине, я перечитывал роман Сирина, мне показалось, что, быть может, Алехин тоже болезненно ощущал, как уже одни шахматы были способны дать ему на чужбине иллюзию действительно полнокровной жизни»[5].

В романе удачно совместился предмет изображения с его методом: «Защита Лужина» в значительной степени выросла из увлечения молодого Набокова шахматами и главным образом — шахматной композицией «В этом творчестве, — говорит Набоков об искусстве составления шахматных задач, — есть точки сопряжения с сочинительством». Особенностью сюжетных сплетений в «Защите Лужина» является обратный мат, поставленный самому себе героем — гением шахмат и изгоем обыденности.

В 1964 году сам Набоков для американского и английского изданий написал «Русское заглавие» этого романа: «Сочинять книгу было нелегко, но мне доставляло большое удовольствие пользоваться теми или другими образами и положениями, дабы ввести роковое предначертание в жизнь Лужина и придать очертанию сада, поездки, череды обиходных событий подобие тонко замысловатой игры, а в конечных главах настоящей шахматной атаки, разрушающей до основания душевное здоровье моего бедного героя».

Здесь, как мы видим, говорится о структуре, формостроении. В содержании же «Защиты Лужина» легко открывается ее близость едва ли не всем набоковским романам. Она в безысходном трагическом столкновении героя-одиночки, наделенного одновременно душевной «странностью» и неким возвышенным даром, с «толпой», «обывателями», грубым и тоскливо-примитивным «средне-человеческим» миром. В столкновении, от которого защиты нет.

В четверг, накануне рокового вечера, Лужин судорожно пытается применить пробную защиту. Защиту, уже однажды успешно использованную на шахматной доске, когда «Лужин, сделав бессмысленный на вид ход, возбудивший ропот среди зрителей, построил противнику сложную ловушку, которую тот разгадал слишком поздно». Так и теперь «прием состоял в том, чтобы по своей воле совершить какое-нибудь нелепое, но неожиданное действие, которое бы выпадало из общей планомерности жизни». Применив эту защиту, в построенную противником ловушку попадает сам Лужин. У Лужина уже нет своей воли, как и нет представления об «общей планомерности жизни»[6]. И атака развивается фактически изнутри, из самого сознания Лужина. Это его состояние требует детального психологического исследования.

Попробуем проследить эмоциональное состояние Лужина на протяжении его игры с Турати.

«Сперва шло тихо, тихо, словно скрипки под сурдинку. Игроки осторожно занимали позиции, кое-что выдвигали вперед, но вежливо, без всякого признака угрозы, — а если угроза и была, то вполне условная, — скорее намек противнику, что и вон там хорошо бы устроить прикрытие, и противник, с улыбкой, словно это было все незначительной шуткой, укреплял, где нужно, и сам чуть-чуть выступал. Затем, ни с того ни с сего, нежно запела струна. Это одна из сил Турати заняла диагональную линию. Но сразу и у Лужина тихохонько наметилась какая-то мелодия. На мгновение протрепетали таинственные возможности, и потом опять — тишина: Турати отошел, втянулся. И снова некоторое время оба противника, будто и не думая наступать, занялись прихорашиванием собственных квадратов — что-то у себя пестовали, переставляли, приглаживали — и вдруг опять неожиданная вспышка, быстрое сочетание звуков: сшиблись две мелкие силы, и обе сразу были сметены; мгновенное виртуозное движение пальцев, и Лужин снял и поставил рядом на стол уже не бесплотную силу, а тяжелую желтую пешку; сверкнули в воздухе пальцы Турати, и в свою очередь опустилась на стол косная черная пешка с бликом на голове. И, отделавшись от этих двух внезапно одеревеневших шахматных величин, игроки как будто успокоились, забыли мгновенную вспышку: на лом месте доски, однако, еще не совсем остыл трепет, что-то все еще пыталось оформиться . Но этим звукам не удалось войти в желанное сочетание, — какая-то другая, густая, низкая нота загудела в стороне, и оба игрока, покинув еще дрожавший квадрат, заинтересовались другим краем доски. Но и тут все кончилось впустую. Трубными голосами перекликнулись несколько раз крупнейшие на доске силы, — и опять был размен, опять преображение двух шахматных сил в резные, блестящие лаком куклы. И потом было долгое, долгое раздумье .». Так мы видим первую половину игры. Можно заметить, что особого накала страстей здесь не предвидится. Лужин спокоен и уверен. Его игра, так же как и состояние довольно умиротворенное. Небольшие «вспышки», которые присутствуют в игре, не особенно отражаются на его эмоциональном самочувствии.

Полезные статьи:

Язык сказов
Литературный язык Первым и главным источником языка сказов Бажова был русский литературный язык. П.П. Бажов хорошо понимал языковые особенности своего основного жанра – сказа, и в понимании их он не обходился только практическими знаниям ...

Основная часть
В стихах Пушкина для читателей всегда был важен, прежде всего, сам Пушкин как поэт и человек. «Его лирические стихи – это фазы его жизни, биография его души, - пишет А.И.Герцен, - в них находишь следы всего, что волновало эту пламенную ...

Античные пристрастия Валерия Брюсова
Справедливо замечание М. Гаспарова, немало поработавшего над подготовкой издания сочинений В.Я. Брюсова, относительно двух периодов в его творчестве (ранние стихи и поздняя проза: 1890-е и 1910-е годы), когда античность играла особенно за ...