Рассказать обо всех мировых дураках,

Что судьбу человечества держат в руках?

Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,

Что уходят в историю в светлых венцах?

Для чего? .

Человек, утративший земную опору, мучимый ностальгией или просто тоской по своему дому, поднимает глаза. Он видит "чужое небо", чувствует в нем холодное, надмирное дыхание.

Он все потерял - и остался один на один с этой вечностью над головой. Отчаяние передается с такой энергией (стихи хочется читать вслух), которая сама по себе способна если не победить, то облагородить страдание, сделать его возвышенным, поэтическим:

В глубине, на самом дне сознанья,

Как на дне колодца - самом дне, -

Отблеск нестерпимого сиянья

Пролетает иногда во мне…

О таких стихах* Г. Адамович писал: "Насмешки, <…> грязь вперемешку с нежностью, грусть, переходящая в издевательство, а надо всем этим - тихое, таинственное, немеркнущее сияние, будто оттуда, сверху, дается этому человеческому крушению смысл, которого человек сам не в силах бы был найти…".

Поэт поставил в эмиграции литературу выше жизни, поэтому и "чужой текст" не воспринимается как нечто инородное, а входит в сознание лирического героя, представляет собой часть этого сознания: "Кем это сказано? Может быть, мной". Бессмысленна жизнь человека в настоящем и будущем, где "нет Петербурга", а только "скука мирового безобразия". Тратить жизнь на борьбу с ней, гармонизировать хаос настоящего лирический герой не считает нужным: "Для чего?" - типичная позиция.

Синеватое облако

(Холодок у виска)

Синеватое облако

И еще облака…

И старинная яблоня

(Может быть, подождать?)

Простодушная яблоня

Зацветает опять.

"Это - мир глазами человека перед самоубийством, блуждание глаз перед тем, как нажать на спусковой крючок. Пистолет, приставленный к виску, ни разу не показан и даже не назван. Но его видишь отчетливее, чем если бы его нам показали прямо". Перефразируя слова Л. Толстого о Л. Андрееве, о поэтическом творчестве Г. Иванова периода эмиграции можно сказать: "Он не пугает, а нам страшно". Здесь не только ужас человеческой жизни, но и полная ее бессмыслица.

Не страшно было в мире прошлом: "В романтическом Летнем Саду", "в голубой белизне петербургского мая", в "туманном городе на берегу Невы", в "чудном Петербурге", потому что у той жизни был смысл, там "попарно когда-то ходили поэты".

Поэт пытался "соединить в создании одном // Прекрасного разрозненные части". Оказалось, что соединять нечего: все эти части, сама возможность существования их - в прошлом, которое было "тысячу лет назад": Петербург как хронотоп - только "мираж", "призрак" (настоящее пространство-время - уже советский Ленинград, уже советская Россия - "блаженная страна"-"снежная тюрьма").

Но Петербург как идея, как духовный критерий, определяющий смысл существования лирического героя Г. Иванова, - реальность. В результате получается, что лирическому герою с подобной системой ценностей в настоящее время существовать просто негде: "Петербург - кружок с точкою на географической карте бывшей империи, имеет лишь условное бытие: он - ens rationis", как пишет Вяч. Иванов в работе "Вдохновение ужаса". В соответствии с этим осознается невозможность собственного существования ("…медленно в пропасть лечу", "как человек, я умираю", "…я уже не человек, // А судорога идиота, // Природой созданная зря"). Поэтому лирический герой отказывается даже от собственного имени.

Созданный в лирике эсхатологический миф о Петербурге рождает апокалипсические мотивы: "Все навек обречено", "Не станет ни Европы, ни Америки…", "Нет ни России, ни мира". В одном из стихотворений прозвучит:

Нету Петербурга, Киева, Москвы, -

в другом:

И нет ни Петербурга, ни Кремля -

Кругом снега, снега, поля, поля…

Если нет Петербурга, то нет и России (Москвы, Киева) - одно бесформенное бесконечное пространство ("поля"), которое лишено жизни, так как наполнено холодом ("снега"). Теперь постоянно появляется образ "пустого неба". А в ранней лирике было иначе:

…в бледном небе ясно блещет

Адмиралтейская игла…

…все светлее тонкий шпиц

Над дымно-розовой Невой.

Пустота - знак беды, смерти, горя. Пустое, разреженное пространство противопоставлено наполненному, как несчастное - счастливому. Все события лишаются своего глубинного смысла, остается одна канва, опустошенная, голая, не приносящая благодати: "…удушливый вечер бессмысленно пуст".

Полезные статьи:

Проблематика детских рассказов Н. Носова
Все элементы произведения литературы, вплоть до отдельных предложений, говорящих о поступке или переживаниях человека, о каком-либо предмете или событии, выступают как детали целостного образа. Писатель не просто сообщает, "информиру ...

Юмор и сатира М. Зощенко. Юмор 20-х годов
Творчество Михаила Зощенко – самобытное явление в русской советской литературе. Писатель по-своему увидел некоторые характерные процессы современной ему действительности, вывел под слепящий свет сатиры галерею персонажей, породивших нариц ...

В. В. Тарновский
Порой самые ничтожные факты из жизни людей, известных в литературе или науке, представляют интерес. В силу этого соображения мы и решились в данной заметке поделиться имеющимися мелочными фактами, касающимися Т. Г. Шевченка, быть может, п ...