«Зачем я вообще пишу? — размышлял Набоков.— Чтобы получать удовольствие, чтобы преодолевать трудности. Я не преследую при этом никаких социальных целей, не внушаю никаких моральных уроков . Я просто люблю сочинять загадки и сопровождать их изящными решениями». Девизом Набокова остается всепоглощающее эстетическое служение искусству как таковому, и это поневоле ограничивало и без того не столь уж глобальную память о России.

Россия для Набокова — это, прежде всего оставленные там детство, отрочество и юность, каждая крупица воспоминаний, о которых вызывает волну волшебных ассоциаций. В то же время реальная родина, покинутая им,— огромная страна, где миллионы бывших соотечественников стремились строить новое общество, побеждали и страдали, оказывались за колючей проволокой или воздавали хвалы «вождю всех народов», молились, проклинали, надеялись,— эта Россия не вызывала у него никакого тепла.

Раз и навсегда, сформулировав свое отношение к советскому строю, Набоков перенес это отрицание и на оставшегося там русского человека, который виделся ему теперь лишь «новой разновидностью» муравьев. «Я презираю коммунистическую веру,— заявил он,— как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества, как отрицание земных и неземных красот, как нечто, глупо посягающее на мое свободное я, как поощрительницу невежества, тупости и самодовольства». Это было высказано в 1927 году, но могло быть повторено (и повторялось) и двадцать, и тридцать лет спустя.

Россия оставалась для Набокова, и в то же время ее уже как бы и не существовало. И несбывшиеся грезы Ганина («Машенька») составить партизанский отряд и поднять восстание в Петрограде есть не что иное, как дань непреодоленной инфантильности автора, в отличие от множества своих сверстников прошедшего в гражданскую войну мимо подвига.

Герой романа «Дар» (1937—1938), к примеру, лицо, явно несущее печать автобиографическую, мечтает о возвращении в родные места: «Быть может, когда-нибудь, на заграничных подошвах и давно сбитых каблуках, чувствуя себя привидением . я еще выйду с той станции и, без всяких видимых спутников, пешком пройду стежкой вдоль шоссе с десяток верст до Лешина . Мне кажется, что при ходьбе я буду издавать нечто вроде стона, в тон столбам .».

И если в «Других берегах» автор, уже от себя, выговаривает ностальгическое право «в горах Америки моей вздыхать по северной России», то в позднейшем фантастическом романе «Ада» проходной персонаж не без старческого брюзжания, в котором глухо перетряхиваются осколки былых надежд, выражает лишь сожаление, что владеет русским «в совершенстве».

Первый англоязычный роман «Истинная жизнь Себастьяна Найта» симметричен последнему русскому — «Дару». Как романист Набоков вооружен восьмью русскими романами, он изощрен как шахматный композитор, ему все подвластно; как прозаик — он лишь начинает и пишет почти на ощупь. Эта ощупь очень видна в изощренности приема, в параметрах исчисленного автором повествователя. Если в «Даре» герой — писатель, молодой и непризнанный гений, то в «Себастьяне Найте» — тоже как бы начинающий писатель, но никак как гений не заявленный, загипнотизированный бытием единородного брата, писателя великого, прослывшего тончайшим стилистом на неродном ему языке. Это роман-воспоминание, роман-следствие, роман-биография. Повествователь же, занимавшийся до того лишь техническими переводами, никогда беллетристику не пробовавший, как бы защищен этим от упреков читателей в недостаточной изощренности английского, в полной мере воплощенной в творчестве брата. Стремление выяснить окончательно мучительную тайну их взаимоотношений на протяжении жизни приводит повествователя в финале к постели умирающего брата. Ему удается умолить сиделку подменить ее. Всю ночь он просидел у постели, держа руку спящего в своих и проникаясь чувством прощения и любви настолько, что в темноте, по ошибке, он просидел у чужой постели, брат тем временем скончался в соседней палате. Но за ту же ночь герой прожил более реальную жизнь и почувствовал в себе брата. И кто умер, а кто остался, он уже не знает.

Этот не самый знаменитый роман Набокова очень важен для попытки постичь переход с языка на язык. Смерть, так напоминающая смерти из сирийских рассказов. Умер Сирии — родился Набоков.

«Лолитой» Набоков завоевал мир. А вместе с ним и право на все, что он написал «до», да и на все, что напишет «после». Завоевал он и покой. «С тех пор, как моя девочка кормит меня .».

Полезные статьи:

Часть вторая
Сцена I. Первая попытка накормить жесткокрылого Грегора. Полагая, что его состояние - род противной, но не безнадежной болезни, которая со временем может пройти, его вначале сажают на диету больного человека - ему предлагают молоко. Нам в ...

Ходульность стиля
Ходульность стиля может происходить от четырех при­чин: во-первых, от употребления сложных слов; эти выраже­ния поэтичны, потому что они составлены из двух слов. Вот в чем заключается одна причина. Другая состоит в употреблении необычных ...

Радищев Александр Николаевич
Радищев Александр Николаевич (20августа 1749, Москва -12 сентября 1802, Петербург) – русский революционер, писатель, философ-материалист. Родился в богатой дворянской семье. Детские годы провел в подмосковном имении отца с. Немцова, а за ...